Бернардино Луини. «Мадонна со спящим Христом и три ангела». XVI в.
Мистика, пишет г-н Стивенс, не даёт фактов. Она производит некий набор утверждений, который может быть каким угодно, потому что авторы не утруждают себя доказательствами, требуя безоговорочной веры. Католическая церковь не напрасно боялась теорий Коперника и Галилея, хотя они не противоречили библейскому тексту напрямую. Папы и кардиналы понимали: как только паства начнёт задавать вопросы, пиши пропало. Взять, к примеру, рассказ о Всемирном потопе. Откуда взялась вода, которая покрыла даже самые высокие горы? Куда она потом исчезла? Каким образом в один корабль (Библия приводит размеры ковчега) могло поместиться «всякой твари по паре»? А невиданные животные, с которыми столкнулись европейцы на других континентах, — они тоже были в ковчеге?
С одной стороны, тот факт, что на суше можно найти ископаемые останки морских животных вдали от береговой линии, подтверждает гипотезу Всемирного потопа. С другой — как заметил натуралист XVII века Джон Рэй, если бы вода покрывала всю землю, то и окаменелости должны быть распределены равномерно, однако этого не наблюдается. Более того, перед нами останки неизвестных нам существ. Неужели они вымерли? Почему Ной не взял их на ковчег?
В 1694 году Эдмунд Галлей нанёс Библии новый удар. Он предположил, что в течение сорока дней и ночей ежесуточно выпадало столько осадков, сколько за год обрушивалось на самое дождливое графство Англии (100 см). Оказалось, этого количества хватило бы только на то, чтобы затопить самые низменные прибрежные части Британии. Это какие же потоки воды должны были литься с неба, чтобы утонула вся земля?
Церковники стали всё чаще говорить о том, что Библию не следует воспринимать буквально. Но европейцам это всё чаще становилось неинтересно. В 1623 году монах Марен Мерсенн, корреспондент Декарта и Галилея, насчитывал в Париже 50 тыс. атеистов. В 1652 году английский врач Уолтер Чарлтон писал, что его страна в последние годы «произвела на свет больше безбожных чудовищ, чем какая бы то ни была другая нация в какую бы то ни было эпоху». Г-н Стивенс считает, что эти оценки сильно преувеличены: в то время любой искренне верующий, не торопившийся регулярно посещать церковь, провозглашался атеистом (взять того же Декарта).
Тем не менее неверие ширилось, и Мерсенн с Чарлтоном тоже внесли вклад в этот процесс. Они задавались следующими опасными вопросами. Действительно ли Иисус Навин мог остановить Солнце? Затопило ли во времена Ноя всю землю целиком? Если математика объясняет движение всех небесных тел, какая роль остаётся на долю Всемогущего?
Конечно, учёный может быть верующим. Мы можем сомневаться в том, что веровали Галилей и Галлей, но большинство творцов научной революции ощущали длань Господню, когда перед ними открывалось невиданное совершенство мироздания в объективах телескопов и микроскопов. Они испытывали не только радость познания, но и священный трепет. Роберт Гук не мог вообразить, что за дивным порядком природы не стоит Высший разум.
С точки зрения современности логика этих учёных, разумеется, не выдерживает никакой критики. Мир прекрасен, и, следовательно, есть Господь, который благ. Но как быть с «отвратительными» существами: крысами, тараканами, змеями? Чарлтон считал, что они нужны для контраста, иначе мы не познали бы красоты, которую Бог по благости Своей великой...
Получался порочный круг: мир прекрасен, и, следовательно, Творец благ. Творец благ, и, следовательно, создал мир прекрасным.
Статуя Будды в Таксиле. II в.
Аналогичным образом Фрэнсис Бэкон доказывал, что мир создан для человека, ведь мы видим вокруг огромное количество вещей и явлений, которые удобны именно нам. Один из авторов той эпохи указывал, к примеру, на лошадиное ухо, которое имеет способность поворачиваться назад, чтобы лучше слышать приказы наездника. А если и существует нечто, в чём мы не видим пользы (далёкие небесные тела или те же змеи), то это из-за того, что божественный замысел принципиально непознаваем.
Во втором издании «Математических начал натуральной философии» Исаак Ньютон добавил следующие слова: «Наша самая прекрасная система, состоящая из Солнца, планет и комет, могла возникнуть только по плану и желанию разумного и всемогущего существа». В то время как его современники видели доказательства разумного замысла в самой сложности мироустройства, Ньютона поражала как раз его удивительная простота.
Хотя выводы создателей научного метода кажутся нам наивными, нельзя не заметить, что это уже совсем другая религия. Одно дело — буквально верить Библии, совсем другое — наблюдать порядок в мире и отсюда заключать существование разумного замысла. Да это даже не религия вовсе! Тем более что, как подчёркивает г-н Стивенс, изыскания направлялись вовсе не священным трепетом. В первом издании «Начал» (1687) нет ничего о «разумном существе» и теологии. Только после того, как Лейбниц и компания раскритиковали Ньютона за то, что в его теории пространства, тяготения и вселенной не оставлено места Богу, учёный попытался найти какую-то лазейку, чтобы встроить в мироздание фигуру Всемогущего. Впоследствии Ньютон говорил, что дал математическое описание движения, благодаря чему стало возможным понимание работы всего космоса, а о своих заслугах перед теодицеей почему-то не любил вспоминать.
Философ начала XX века Альфред Уайтед писал, что вся история религии — это история разоблачения богов. Когда-то их было много, потом пантеон сократился до трёх сущностей в одной личности. Единое божество тоже мало-помалу сдавало позиции: сначала выяснилось, что оно не живёт в храмах, затем оказалось, что и на облаках никого нет. Бог утратил физический облик: лишился бороды, голоса, даже пола. Его перестали видеть и слышать. Он превратился в абстракцию.
Вероятно, именно Ньютон сыграл основную роль в том, что Бог лишился своей главной функции — ежедневного вмешательства в дела Вселенной. Космос прекрасно работал сам по себе. Об этом говорили и раньше (например, Декарт), но у них не было физической теории, поэтому Ньютону принадлежит неоспоримое первенство.
Кроме того, в бумагах, не предназначавшихся для посторонних глаз, Ньютон выражал сомнения в истинности странной арифметики, объяснявшей Троицу. По его мнению, Христос был человеком. Как и Спиноза, он не верил в то, что чудеса — творения божьи. Скорее всего, полагал он, это редкие и пока не получившие объяснения явления природы. Как и Спиноза, он не видел смысла в наличии у Бога физического обличья. И тоже, как угадайте кто, читал Библию как книгу о делах человеческих.
Крылатый человекобык из Дур-Шаррукина. Восточный институт, Чикаго.
Декарт, Ньютон — всё это были «верующие рационалисты». Для них на первом месте была физика, и если оставалось место для веры, то она не должна была противоречить науке. По сути, произошло возвращение к античному материализму в его эпикурейском варианте: Бог сыграл роль Перводвигателя, а теперь ему остаётся только наслаждаться самим собой. Декарт весьма остроумно отвечал на вопрос о всемогуществе, который давно смущал схоластов: «Может ли Бог создать ненавидящее Его существо?» Или, как сформулировали его в «Симпсонах»: «Может ли Иисус разогреть буррито до такой степени, что не сможет его съесть?» Вот как отвечал Декарт: «Теперь не может». Вселенная могла быть любой, но акт творения уже закончился, и сейчас она уже не может быть любой. По сути, это означало, что Бог был всемогущ только до того, как взялся за творение. Не о том ли повествует наша нынешняя теория мультивселенной?
Последний гвоздь в способность религии (метафизики) описать мир вколотил Кант, который сказал очень просто: есть то, о чём мы не можем ничего знать. Хотите верить? Пожалуйста, сколько угодно. Однако не забывайте, что вы, рассказывая о своей вере, всего лишь выражаете свою мысль, а не описываете действительность, а это очень разные вещи.
Г-н Стивенс хочет объяснить читателю очень простую вещь: наука не создавалась в пику религии и не ставила своей целью отрицание Бога. То, что история науки — это история разоблачения религиозных постулатов, не должно вводить в заблуждение. Что я могу знать и на каких основаниях — вот что интересует науку. После того как в эпоху Ренессанса мир был вновь проблематизирован (возрождена античная точка зрения), курс на разделение рационального и иррационального было уже не остановить. Философы и учёные шли к одному и тому же методу познания путями, которые были и схожи, и различны: Бэкон и Декарт больше формулировали, Галилей и Ньютон больше наблюдали и вычисляли. Когда Лаплас заявил, что его теория не нуждается в гипотезе Бога, он, сам того не ведая, выразил суть учения Канта.
Да, в сухом остатке мы имеем полное равнодушие науки к религии. Но понимание этого стало приходить только в XIX веке. Если Ньютон ещё видел смысл в занятиях оккультизмом, сегодня того, кто поворачивается лицом к мистике, в приличном обществе уже не считают учёным.
Подготовлено по материалам
Scientific American.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
